Люди

Ростов Вениамин Смехов навестил без широкой огласки и повсеместной расклейки афиш. Несмотря на то, что г-н Смехов продолжает вести активную творческую и литературную жизнь, его выступления предназначены для небольших аудиторий. В этот раз артист выступил перед корпоративными клиентами банка «Глобэкс». Корреспонденту Богудонии удалось пообщаться с Вениамином Смеховым и выяснить, что он думает о современном театре, литературе и кино.

– Можно ли сказать, что российское кино хуже советского?
– Не надо спешить с выводами, что сегодня кино гораздо хуже, чем было. Если остановить свой бег, зайти на просмотр вгиковских дипломов, то там обнаружатся замечательные молодые побеги древа отечественного кино. И здорово. Теперь уже некоторые из этих начинающих режиссеров получают какие-то премии на международных конкурсах. Наверное, надо знать «грибные места» и в кино, и в театре. А сказать, что кино или театр стали хуже... Вот русский язык заболел благодаря беспутству или бесхозяйственности руководителей СМИ.

– Над чем вы сейчас работаете как писатель?
– Я, может быть, ничего не написал бы в последнее время, если бы у меня не было такой жены как Галина Аксенова (доцент школы-студии МХАТ, киновед – Богудония), которая следит как училка за тем, чтобы даром не пропадала моя охота чем-то делиться. В последнее время у меня вышли трехтомное собрание сочинений в издательстве «Время» – одном из лучших наших издательств – и книга «Золотой век Таганки». Это сценарий к восьми фильмам. Они близки к мемуаристике, это история Таганки в художественной форме. Мне интересно сначала фиксировать течение жизни, а потом что-то выдумывать. Это свойство каждого человека – по-своему рассказывать сказки. Мы все живем в причудливое время – ну, я раньше жил в другое причудливое время – когда, как сказал Дмитрий Пригов, осмысленным гражданам Отечества интересно общаться друг с другом, делясь, зацепляя, увлекаясь и увлекая.

– Темы, вопросы, к которым обращаются современные русскоязычные писатели, насколько соответствуют моменту?
– По моим наблюдениям, ничего глобально не меняется в эпоху глобализма. Есть такая любимая фраза: наше время удивительно тем, что каждый может выбрать себе свою Россию. Есть параллельная Россия, которая называется «культура». Она никак не монтируется с тем бредом, который пишется на политическую тему, с тем кошмаром, который произносят депутаты Думы, стараясь соревноваться в глупости друг с другом. Для этого есть выпады в газетах. Все это временное, пустяшное. Это болезнь не самого русского языка, а части его носителей. Русский язык, слава Богу, в полном порядке. И они, которые ушли туда – поэты, писатели, музыканты – в нас не нуждаются. Как говорил Юрий Любимов (прежний художественный руководитель Театра на Таганке, скончался в 2014 году – Богудония), это мы нуждаемся в том, чтобы наша связь с ними была живой. И сегодняшняя литература живет очень интересной жизнью. Она идет своим путем, отражает жизнь и воспроизводит, если цитировать Толстого, энергию заблуждения. Энергия заблуждения – это накопление знаний, восторгов, поиск чего-то своего в литературе. Это накопление должно обернуться вдохновением, взрывом чего-то неожиданного. Помните слова Александра Сергеевича: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»? Для него, автора, который, сидя в Болдине при саранче вокруг и кошмаре любви к Наталье Николаевне, не имея возможности оттуда вырваться, создал немыслимый образец русского языка и поэзии, стало сюрпризом, что Татьяна призналась Онегину в любви, а потом сказала, что он ей не нужен: «Но я другому отдана и буду век ему верна».

Я уже ушел из театра давно, и не хотел там работать, но меня увлек режиссер Эдуард Бояков, такой Дягилев нашего времени, который создал «Золотую маску», потом ушел от нее, оставив ее в полном порядке, основал фестиваль «Текстура» в Перми, руководил академией искусств в Воронеже, сейчас вернулся в Москву, очень много интересного сделал с Гергиевым... Он придумал политеатр, театр слова на площадке Политехнического музея. Нас объединяет с ним и со многими другими восторг перед русским словом. Он сделал спектакль «Волны» по двум рассказам Владимира Сорокина – «Волны» и «Черная лошадь с белым глазом». Чуткость восприятия у Боякова такова, что он независимо от автора соединил эти рассказы, и получилась потрясающая проза о предчувствии войны. Это чудо русского языка. И вместе с тем это движение вперед. Сорокин отмечен большим количеством знаков внимания, обожания, ненависти... Эти нашисты, какие-то носители псевдонациональной идеи, сжигали его книги, даже не понимая, с кем они оказываются наравне в истории человечества. Ему это, конечно, стоило серьезного заболевания. Но поэты оторваны от грешности быта. Мы все вцепляемся в какие-то отдельные слова: ага, Толстой ненавидел Шекспира, Толстой не верил в то, что Чехов умеет писать пьесы и, мстя Чехову за несуразную, как ему казалось, пьесу «Иванов», сочинил «Живой труп». Вот, вроде, Толстой, а такой глупый, кажется нам. Или что Бродский говорил об Аксенове или о Высоцком. Потом выясняется, что он другое говорил, потом, что он говорил третье. Нас это путает, а они оттуда говорят, как говорил Маяковский в автобиографии: «Я поэт, этим и интересен».

Есть то, что уже выросло, но нам его еще не показали. Скажем, поэт Валерий Прокошин, чьи стихи я читал в литературном салоне. На фестивале поэтов русской провинции я был председателем жюри, кроме меня в жюри были Владимир Ильич Толстой (советник президента РФ по культуре, праправнук Льва Толстого), актер Евгений Миронов, известные поэты – и все ахали: «Какие поэты, какие поэты!» Валерий Прокошин – выдающийся русский поэт. И почти никто из этих людей, которые интересуются поэзией, его не знал.

– Вы озвучиваете аудиокниги. Среди них много современных?
– Я, например, озвучивал Акунина. Замечательная проза. Неважно, выдуманная или не выдуманная, но язык, знание истории, и не только нашей страны, но и, скажем, Японии, поразительное. «Любовник смерти» называется этот рассказ. Я его исполнил и разыграл по ролям. Из современных авторов я разыграл также самого себя – повесть, про один день актера. Сделал я это к своему дню рождения с помощью – по блату (улыбается) со стороны генерального продюсера издательского дома «Союз» Владимира Воробьева, которому меня рекомендовал Леня Филатов. В этом издательстве я озвучил очень много книг, целую библиотеку.

– Что нужно, чтобы эта параллельная Россия, русская культура получила более широкое распространение?
– Для этого нужна система просвещения. Она существует, но не повсеместно, насколько я знаю. Есть блестящие учителя. Вот выходит человек – батюшки, кругом серость, а он блистает. Вот Андрей Звягинцев, который поднялся в кино, хотя сначала его хотели захлопнуть. Ну, понятно, кто за, кто против, мы все это знаем. А он спокойно продолжает, не суетится, делает. И когда его спрашивают, кто его учителя, выясняется, что во ВГИК его то ли не взяли, то ли он вообще туда не пытался поступить, а учителями своими называет Музей кино и его директора Наума Клеймана. И так бывает. Очень много больших поэтов, которые не учились в литинститутах. Они находили своих учителей. Много достойных людей, которые тянутся к хорошему, не довольствуются ширпотребом и халтурой, которые все заполонили... Но они всегда заполоняли, наверное. Глупое выражение – сухой остаток, но когда в сухом остатке Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Фет и т. д., кажется, что это и был весь век. Но это был целый век, там было множество промежуточных людей и произведений.

Другое дело, что язык был как будто более устойчивым. Я люблю в собраниях сочинений читать последнюю часть: переписку, биографии или примечания... Мне это очень интересно. У Тургенева сказочный язык. Я думал, это потому, что он Иван Сергеевич Тургенев. Но нет, в книге помещен его ответ на письмо какой-то дамы из захолустья, а в примечаниях – само письмо. И оно написано тем же языком. Они так говорили. Вот это, наверное, проблема, которая я не понимаю как появилась. У нас очень много фени, много блатного, которое вышло из-под стражи, когда умер главный злодей всех времен и народов. Знаете, чем русский язык отличается от других, как мне сказали в Америке? Наш русский художник, бывший художник с телевидения, замечательный Эрик Первухин, иллюстрировал одного из современных американских писателей и пришел к нему показать эскизы. А у того на столе гора словарей. Эрик удивился, но оказалось, что там все писатели так работают. В России же просто пишут.

Русский язык в быту пользуется теми же литературными канонами, которыми пользуются писатели. Бытовая речь почти не оторвана от классической. Поэтому мы читаем Державина или Третьяковского, и что-то кажется нам забавным, но в целом нам нравится, и мы все понимаем. А у них литературный язык сильно отличается от бытового.

– Вы упомянули Чехова в контексте скептического отношения Толстого к его пьесам. Чехов родился неподалеку от Ростова, в Таганроге. Как вы относитесь к этому писателю?
– Любимов нам говорил, что Чехов его любимый писатель, но пьес Чехова он не понимает. Потом выяснилось, что он не пьес не понимает. Ему не нравилось такое мхатовское воспроизведение Чехова, подразумевающее какое-то волшебство, загадку, мол, вы, зрители, ничего не понимаете и не поймете. Это Любимову не нравилось. А потом он сам поставил «Трех сестер», «Чайку» и влюбился в Чехова. А я равнялся по отцу – он пришел с фронта и начал меня заражать сначала стихами, а потом прозой. И Чехов был из самых любимых писателей. Если у меня есть, например, возможность ненадолго отвлечься, то я, наверное, возьму Чехова. Но не большие вещи, а раннего Чехова, в котором тоже очень много и мудрости, и лукавства.

Я заражен страстью к живописанию словом. Мне очень нравится Серебряный век, то, что творил со словом Маяковский или Саша Черный, или Мандельштам, Пастернак. Музыка такая.

– Ваша коллега по цеху Маргарита Терехова некоторое время назад поставила «Чайку». Вы не планировали поставить что-нибудь из Чехова?
– Мою жену приглашали читать лекции в несколько американских университетов, и я со студентами, хотя языка по большому счету не знаю, при помощи переводчиков разыгрывал сцены из разных произведений, в том числе чеховских. Кстати, в интернете на этом основании наврали, что я преподавал и преподаю в американских университетах. Нет, я помогал своей жене, которая в это время читала серию лекций на английском языке про историю русского кино. И были у меня семинары, на которых я ставил одни и те же сцены из одного и того же спектакля по канонам разных школ, например, Вахтангова и Станиславского. Американские студенты знали только систему Станиславского, потому что в Штатах были сильные просветители, которые его боготворили. Зато в их библиотеках вы ничего не найдете про Вахтангова или Мейерхольда.

Однажды я даже разработал план постановки «Вишневого сада». Мне показалось, что там клоунада парная, там парами все. Сам Чехов свое предсмертное произведение называл комедией. Мне нравится, когда глубокая тоска или печаль соединяются с гомерическим смехом.

– Как вы относитесь к экспериментальным подходам в театре? Для примера, на родине Чехова в Таганроге театр, носящий его имя, регулярно делает что-то новое с декорациями и исполнением, например, Гамлет и другие герои Шекспира ходят по залу и т. д.
– Да хорошо это все, потому что это жизнь. Кто-то это делает глупо, кто-то – более удачно. Но это гораздо лучше того, что было в советское время, когда все строились за МХАТом, и из Москвы, из Всероссийского театрального общества (ВТО) приезжали люди, которые оценивали, как во Владимире или Вологде играют, потом все собирались и слушали внимательно московского пришельца, который что-то знает. Слава Богу, в кабинете критиков ВТО была хорошая школа и люди работали хорошие. Мне целый год довелось работать в Куйбышеве, и я за три месяца стал провинциалом, начал читать московские театральные афиши и думать: «О, Москва!». Слава Богу, сейчас этого нет, сейчас в каждой губернии есть свои поводы для гордости. И то, что в чеховском Таганроге придумывают из Шекспира, или чушь, или что-то удачное, это формирование лабораторной театральной традиции. Потому что театр Станиславского, несомненно, был лабораторией. Из самодеятельности выросло что-то, он подсмотрел, как Сальвини играл Отелло и задумался, как это получается, что-то узнавал и постепенно создал собственную систему обучения.

^{фото:kinoklub-eldar.ru}